- В ожидании мастера
- Изменения, которые за последние несколько лет произошли в труппе
академической драмы, без преувеличения можно назвать молодежной экспансией.
Придя в этот театр, начинающие актеры не чувствуют себя пасынками судьбы,
вынужденными довольствоваться малым — сакраментальным «кушать подано» или
участием в массовке. У большинства есть крупные роли, под кого-то уже ставятся
спектакли. И все-таки впечатления, что академическую сцену обивают представители
нового поколения с его особой энергетикой и мироощущением, пока не
складывается.
- Самый востребованный среди молодых — Николай Осминов.
За его плечами работа в пьесах Островского, Чехова, Горького, Шекспира. В его
арсенале разнообразные краски — от уморительно комических до нервно взвинченных.
Он из разряда думающих актеров, подвергающих осмыслению возникающие в творчестве
проблемы. Об этих проблемах мы и говорим с Николаем.
- — После нескольких лет работы в театре как вы оцениваете
значимость своей профессии?
- — Раньше у меня было сильное ощущение высокой миссии театра. А
значит, и своей. Казалось, я занимаюсь чем-то таким, что не каждому дано. Что у
меня есть трибуна, и я с нее могу вещать. Но постепенно стало ясно: чтобы иметь
право вещать, нужно прежде всего что-то уметь. И мое отношение к профессии
стало меняться. Меня перестало интересовать количество, стало важнее качество и
то, насколько я профессионален, насколько точно действую на сцене, насколько
выразителен. Пусть даже не будет много ролей или больших ролей. Пусть будут
эпизоды, но с хорошим мастером, таким, как Голуб или Гурфинкель. Дилетантизм
разрушителен для театра.
- — Чему он мешает?
- — Однажды на дискотеке, глядя на танцующую молодежь, ко мне
обратился знакомый: «Смотри, как они танцуют. Сколько в них энергии. Как они
активно тратят свою жизнь». Я этого не понимаю. Гораздо важнее попробовать
что-то сотворить, произвести. И чтобы созданное не было утеряно. А это так
трудно. Я одно время увлекался писательством. Мне казалось, я создаю шедевры: не
Лев Толстой, конечно, но все-таки. А мне наш главный художник Олег Иванович
Петров сказал: «Если ты через десять лет откроешь свою пьесу и там останутся две
строчки, которые были удачны, это уже хорошо». Я недавно открыл и нашел четыре
такие строчки. А прошло пять лет. Так что есть надежда. Самое неприятное, когда
чувствуешь, что профукал время. Иногда выходишь со спектакля и понимаешь, что ты
просто отбыл на сцене положенные часы. Или сам не подготовился должным образом,
или атмосфера кем-то оказалась разрушена.
- — На спектаклях вашего театра бывает много школьников. Они
уже иначе думают, чувствуют, даже по сравнению с вами. Выходя на сцену, вы не
ощущаете отрыва от этой публики?
- — Я постоянно ощущаю гигантскую пропасть между залом и сценой.
Взять хотя бы наших «Без вины виноватых». Ставил спектакль крупный режиссер
Аркадий Фридрихович Кац. Занят мощный актерский состав. Я в этом составе самый
неопытный. Только народных артистов четверо. Но насколько мы далеки от юных
зрителей! Мы для них, словно мертвые. Говорим на чужом, непонятном языке. И
каждый спектакль становится преодолением. Как будто в стену бьешься. А ведь
пьеса потрясающая.
- — Но разве молодежь театра не может объединиться в
творческом поиске?
- — Когда был жив Наум Юрьевич, с ним и было много разговоров на
эту тему. Мы читали современные пьесы. Возникали какие-то авторы, названия. Но
ничего не произошло. Кто-то из молодых уехал, другой начал заниматься бизнесом,
у третьего — семья, четвертый пошел дальше учиться. Кроме того, чтобы
объединиться, нужен лидер с его идеями. А у нас лидера нет.
- — А самому взять на себя ответственность?
- — У меня в голове еще нет своего театра, я к нему только
двигаюсь. А пока мне стала особо интересна театральная кухня, люди, которые тут
работают. Ты приходишь в театр в определенном настроении. А атмосфера, которая
висит в воздухе, начинает твой организм перестраивать. В сентябре на гастролях в
Казани мы первый раз после смерти Наума Юрьевича играли «Последних». Во время
спектакля у меня возникло ощущение, что он сидит в зале. Я очень четко понимаю:
вот я, вот мой персонаж, а где-то рядом есть Наум Юрьевич. И я первый раз
заплакал на сцене. Что-то подобное, вероятно, происходило со всеми остальными.
Сразу после отпуска играть было тяжело. Но все настолько мобилизовались,
настолько были чутки друг к другу, что окружающее пространство — декорации,
свет, костюмы — словно ожило.
- — А что в вашем театре для вас неприемлемо?
- — Однажды с Женей Самариным мы сидели в гостях у ныне покойного
Владимира Милосердова. Были еще совсем зелеными, первый год работали в
театре. И Владимир Иванович спросил: «Ну как?» Тут мы и начали: «Разогнать бы
половину труппы. Так много людей разрушают театр изнутри». Он сидел, улыбался и
грустно так говорит: «Ну-ну». Теперь я понимаю, почему он так отреагировал. Речь
же шла о людях. Мы занимаемся таким человеческим делом. В театре Бога иногда
бывает больше, чем в церкви. Но сейчас театру не хватает Мастера. Наум Юрьевич
был Мастером и нашей совестью. И если такой человек появится, сформирует
политику, будет следить за судьбой каждого актера, соблюдать баланс между
коммерческими спектаклями и серьезными, вокруг него все соберутся.
- Беседу вела Ирина КАМОЦКАЯ
- "Уральские
общественные ведомости" №218
|
